name: THEO WEI
[ норд | 22.12.1248 — 773 | хранитель, эмиссар великого древа; криминальный «консультант», бизнесмен ]

внешность персонажа: jackson wang

Гори.

Дусю не нужно волшебство, не нужно благословение богов, не нужны подарки духов, чтобы пламя любило его. Пламя льнёт к нему, как живое, и не обжигает даже тогда, когда он сам проявляет неосторожность — разве это можно назвать ожогами? Это жаркие поцелуи, и ни одна женщина не способна целовать так страстно и так горячо, как зацеловывает его пламя, когда он танцует с ним. И все его руки покрыты следами этих поцелуев.

Юный глотатель пламени не знает своего прошлого: он не помнит ни отца, ни матери, и только его учитель вспоминает, что женщина, прижимавшая его к груди до самой смерти, носила чжурчжэнскую одежду — была ли это его мать? Была ли это служанка его матери, бежавшей от преследования монголов или попавшей в изгнание вместе с мужем? А может, и вовсе эта женщина никем не приходилась ему и лишь проявила милосердие? У Дусю нет ни отца, ни матери, ни данного при рождении имени — только огонь, сладко целующий его до красноты.

В юности время течёт долго, но неумолимо, и вот однажды детство оказывается позади, и старые игры забываются — им на смену приходят новые. И те же мальчишки, что работали в полях, поигрывали острым мясницким ножом или выдували огненные шары, берут в руки оружие и называются мужчинами. Но становятся ли они от этого мужчинами? Раньше они играли в войну понарошку, и всякий убитый, изображавший героического генерала Юэ Фэя, в конце поднимался с земли. Теперь же сама земля содрогается под копытами монгольских лошадей: они уничтожили Цзинь и теперь они пришли за новыми землями и новыми богатствами — и всякий, кто падал под обагрённые кровью копыта, никогда более не вставал. Дусю неумело держит оружие, и никто не даст ему ни надёжного доспеха, ни быстрого коня. Дусю должен погибнуть в первом же своём сражении, как многие другие мальчишки — стать героем, упасть и никогда больше не встать. Но почему-то он не умирает.

Будда учит: нельзя ни убивать, ни понуждать к убийству другого. И всё же мы убивали и убиваем, и кровью будут отмечены наши следы, куда бы мы ни направились, пока не обратимся в прах. Слышишь меня, дитя? Будда учит, но я учу тебя и другому: наш мир слишком несовершенен, чтобы вместить в себя всю мудрость Будды. И до тех пор мы будем обагрять руки, чтобы жили подобные Будде и строили свой лучший мир.

Будда учит: победа приносит ненависть, и победивший живёт в муках. Молодой Дусю не знает этих слов и не знает, глубоко ли страдание монгольских захватчиков, когда смотрит на родной Чанжоу — в то, что осталось от него. Копыта монгольских коней втаптывают в землю не только тела — они втоптали в неё и обратили в прах и пепел целый город, и Дусю не может узнать мест, где прежде мог ходить с закрытыми глазами. Лица немногих выживших одинаково бледны, их руки одинаково дрожат, а глаза одинаково обводят разрушенный город, ища и не находя за что зацепиться. Дусю ищет человека, заменившего ему отца, но непогребённые тела с трудом можно различить, и их так много, что все они вскоре перестают искать близких и друзей. Ужас сменяется ненавистью, ненависть — усталостью, усталость — отупением. У них не хватит сил, чтобы похоронить всех, — думают они, перенося тела, которые уже начинают разлагаться. Через две недели Дусю покидает разрушенный город. Через полгода — полностью седеет. У Дусю нет ни матери, ни отца, ни данного при рождении имени, ни мест, которые он называет родными, и огонь его сужается до крохотной одинокой искры, вылетевшей из костра в холодную ночь — но так и не потухшей.

Идёт 1276 год от Рождества Христова, — так говорит широконосый, светлоглазый и шумный путешественник, приехавший из загадочной страны где-то далеко на западе в Янчжоу, куда ветер задувает одинокую искру, имя которой — Дусю. Этого человека зовут Марко Поло, он добрый друг хана, и он примечает седоголового заклинателя огня, и хочет посмотреть на его представление ещё раз — так не имеющий угла Дусю впервые входит под своды дворца, где ему, безродному сироте, не место. Но путешественник из далёких стран — всего лишь часть большой картины, и далеко не самая значимая. Есть один человек, который узнаёт Дусю, несмотря на седину и изменившуюся одежду — это генерал Сэцэн-хагана, проезжавший через покорённый и уничтоженный Чанжоу. И он совершает странную вещь — протягивает тому, кто когда-то был вражеским солдатом, руку помощи. В армии всегда найдётся место тем, кто умеет выживать. Тяготей Дусю к свободе чуть больше — он бы отказался. Чувствуй он себя хоть самую малость большим сунцем — он бы отказался. Принадлежи он в этой жизни хоть кому-то, кроме себя самого — как знать, может, он бы отказался. Но у Дусю нет ничего, кроме его огня, и кроме натуры собаки или, может, попугая: стоит кому-то поговорить с ним ласково, и он уже на всё готов. Мудрецы говорят, Будда учит примиряться и прощать — вот и посмотрим, куда ведёт его наука.

Он живёт недолго. Он, в сущности, даже не успевает пожить. Он, почти тридцатилетний мальчишка, сгодившийся лишь для игр с огнём и передачи приказов генерала, находит свою гибель под Гуанчжоу. И когда последний язык пламени гаснет, генерал Ариг-хайя склоняется над его телом и раздувает не успевшие остыть угли.

Смерти он боялся всегда, он представлял себе её тёмной и холодной, словно ночь без огня. ©

Всякому пламени суждено однажды погаснуть, но в Дусю — светоч неугасимый, и под клеткой рёбер его не задуть ветру и не задушить воде. Он кажется себе всесильным, и Ариг-хайя грозится посадить его на цепь и волочь за собственной лошадью, если он не возьмёт себя в руки и не проявит послушание и почтение к тому, кто спас ему жизнь.

«Первые месяцы — самые тяжёлые», — говорит он. И, помолчав, обещает: «Скоро станет легче. Ты сам не заметишь, сын мой». Дусю упрямо мотает седой головой, но перспектива тащиться за лошадью, как послушному животному, его не радует. Первые месяцы не просто тяжелы — это ад, особенно в военном походе, особенно в схватках, особенно среди людей, которых можно было бы с лёгкостью разорвать.

В следующем году, не выдержав постоянного бегства, преследования, страха смерти и тяжелых путешествий, малолетний император Дуань-цзун умирает. Годом позже умирает и его брат, последний император Сун, и все земли империи становятся монгольским Юанем. У Дусю нет ни отца, ни матери, ни родных, ни данного при рождении имени, ни родины — только голод, который разгорается в нём жадным огнём, который всегда требует больше.

«Бери оружие и дерись, — говорит ему Ариг-хайя. — Ты думаешь, что теперь, раз ты сильнее, уметь драться тебе не нужно? Хорошо же, ты силён, но что ты будешь делать, когда встретишь такого же, как ты?» Дусю привык к оружию, и оно уже не вызывает у него прежнего трепета, как было когда-то — как и убийство. Прежние запреты давно перестали внушать уважение — теперь, когда он поднялся над людьми, они вовсе потеряли всякий смысл. Ему кажется: он может сделать всё, что пожелает — Ариг-хайя знает, что это не так. Этот спор длится не один год. Учитель говорит: в тебе слишком много пламени, дитя, а пламя слишком торопится и не знает осторожности, и оно погубит тебя, если ты не сможешь обуздать его и приручить, как собаку. Этот спор продолжается ещё сотню лет, до самой смерти учителя.

Как-то так выходит, что всякий раз Дусю остаётся один на один с собой.

Могущественной империи Юань отмерен срок: сто лет. Пристально следящий за учителем и умеющий слушать Дусю перенимает, а со временем по-настоящему понимает его взгляды: эта жизнь даёт им святое право и великий долг — стоять за теми, кто правит. Дусю наблюдает за тем, как один за другим сменяются князья, как они грызутся за власть, как не могут доверить и рисового зёрнышка народу, которым управляют, и готовы ставить у власти даже чужеземцев — лишь бы не ханьцев. Он предсказывает: этой стране не устоять. Слишком много золота и яшмы в залах её правителей, и слишком голоден её народ. И когда молодой и горячий Чжу Юаньчжан занимает Нанкин, Дусю находится рядом. Он мнит себя старым, он мнит правителей детьми, которых нужно направлять, и он находит удовольствие в том, чтобы полагать себя если не покровителем, то другом основателя новой династии: тот похож на него в молодости — не умеет читать и писать, но умеет выживать любой ценой. Дусю ещё не представляет, как он ошибается. Но пока пламя светит ровно, и ничто, даже смерть учителя, не способно его поколебать.

Проживший немногим больше сотни лет, Дусю пока и представить не может, насколько он молод.

Человеческие правители недалёки и развращены, и они обречены всякий раз совершать одни и те же ошибки. Одна лишь честь (и некоторый здравый смысл) не позволяет Дусю захватить трон и основать собственную династию, в которой он будет единственным, единоличным, вечным правителем. Власть в Мин принадлежит кому угодно: родственникам императора, родственникам его жены, родственникам его наложниц, его фаворитам, его любовникам и любовницам, его друзьям, его конюхам и псарям и даже его собакам — но только не самому императору. Дусю сам был вынужден пользоваться слабостями императоров: он был и другом, и любовником, и родственником, и влиятельным чиновником и учёным, и могущественным генералом, он женился и заводил наложниц, и подсылал женщин и мужчин в постели императоров, чтобы сохранить остатки влияния — но чтобы править страной по своему разумению, необходимо прежде всего отрубить все прочие руки, тянущиеся к власти. А это уже игра не по правилам.

Дусю пытается жить, не влезая ни в политику людей, не в дела себе подобных — у него по-прежнему есть огонь, и этот огонь нисколько не изменился за века. Дусю даже сбегает прочь из страны и пиратствует: так велико его желание удавить очередного ничтожного правителя, который не способен сделать самого простого — поступить так, как ему велят. Это длилось недолго: перед ним распахиваются двери Палаты, и на такие предложения не отвечают отказом.

Гори так, как будто не погаснешь никогда.

В конце концов минские правители совершают ту же ошибку, что до них совершали правители соседней Кореи: в страхе перед военными они ослабляют собственные войска и настраивают их против себя — лишь затем, чтобы однажды пришёл новый враг, который вернёт отвергнутым военным гордость и цель. Глядя на новую династию в новом государстве, на тех, кто теперь называет себя маньчжурами и когда-то, в прошлой жизни, могли быть ему роднёй, Дусю внезапно чувствует укол преждевременного разочарования: эти люди окажутся такими же неспособными к длительному правлению, как и их предшественники, и то, что начинали молодые и дерзкие, будет задушено их ослабевшими, обрюзгшими, преждевременно постаревшими потомками. Чжэн Дусю постепенно разочаровывается в человеческой политике и всё глубже погружается в политику мира, который людям недоступен. Им здесь живётся куда как спокойнее, чем на варварском Западе — вместе с торговцами и путешественниками приходят и новости, и весь Восток настороженно следит за тем, что происходит в Европе, ведь однажды, расправившись со своими не-людьми, они могут взяться и за чужих. И Палаты делают всё, чтобы не привлекать лишнего внимания даже на своей спокойной земле, потому что влияние Запада заразно как чума и распространяется со скоростью пожара. Они приходят на эту землю всё чаще, они приносят свою веру, и они готовы вести непримиримую войну со всеми, кто видит мир иначе. Дусю общается с ними. Дусю изучает их и учится у них: если они так заразительны в своей вере и своих убеждениях, разве не стоит научиться этому?

Впрочем, окончательно отгородиться от человеческого общества не выходит: происходящее в стране всегда влияет на жизнь тех, кто живёт в ней. Они, вершители истории, загораются новой, амбициозной идеей: построить для подобных себе собственное государство, в котором им не придётся так сильно скрываться. Порой даже таким старикам, как они, дозволено побыть наивными романтиками. Воспользовавшись назревшим недовольством народа и множащимися крестьянскими восстаниями по всей империи Цин, они пытаются спровоцировать новое восстание с несколькими вампирскими донорами и вурдалаками, стоящими во главе. Они взлетают слишком высоко и больно падают, когда не учитывают всё тот же Запад. Запад вмешивается слишком часто — он вмешивается и на этот раз, и цинской армии удаётся смять и подавить восстание. Это не просто поражение, после которого можно начать заново — это глубокое разочарование. Огонь, пылавший в нём, слабеет день ото дня, но ещё на какое-то время его хватит. Подчистив все следы, ведущие к Палате, Дусю, как и многие до него, исчезает из страны — чтобы однажды сойти на берег в порту Сан-Франциско. Но перед его глазами по-прежнему стоит пылающий Нанкин: он любил этот город, но порой необходимо приносить страшные жертвы.

Он начнёт заново. Он всегда умел начинать заново.

В тебе ещё остался этот огонь?

Здесь говорят иначе, поступают иначе и верят иначе. Никому, даже его одноплеменникам, больше нет дела до того, что говорил Будда — здесь свои порядки, свои традиции и своя вера, которая не терпит конкуренции. Как это в духе Запада. Но Дусю кивает и принимает новые правила игры: разве не все их молитвы обращаются к одному и тому же неисчерпаемому и невыразимому вселенскому порядку, скрытому за разными именами?

Его нечеловеческая диаспора в Сан-Франциско — это общество в обществе в обществе. Штаты встречают его далеко не так, как он рассчитывал: кем бы ты ни был и как бы ты ни был одет, если ты вышел за пределы Чайнатауна, ты как будто собственными руками рисуешь на себе мишень для всех оставшихся без работы ирландцев и прочих зажравшихся бездельников. Это не может длиться долго: такова натура Дусю, что он не может сидеть на месте и уж точно не собирается сносить человеческую дерзость. Он знает: если общество не принимает тебя, ты всегда можешь изменить общество. И тогда Чжэн Дусю входит под просторный свод всегда открытого простым людям зала Хоп Вэй, но на этот раз тонг ждёт сюрприз: к ним не обращаются за помощью, а предлагают помощь. Почему бы тонгу не принять в свои ряды молодого парня, который ловко двигается, за плечами которого явное военное прошлое, и который к тому же умеет говорить по-английски? Тонгам всегда нужны те, кто понимают местный язык: так можно читать газеты и общаться с полицией Чайнатауна. Впрочем, и для боя он сгодился: у тонгов всегда нехватка крепких молодых парней, которые не боятся запачкать руки и знают, как правильно бить. А ещё ему сверхъестественным образом удаётся находить всех должников, в пух и прах проигравшихся в игорном доме Хоп Вэй.

У тонгов всегда была нехватка крепких парней. Время течёт быстро, и крепкие парни рождаются уже на этой земле — и они готовы продолжать дело отцов. Дусю меняет имена и становится то Джеком, то Питом, то Джонни, то кем-то ещё — за годы в Сан-Франциско он перебирает множество имён так же, как перебирает тонги — просто потому что невозможно долго оставаться на виду. Всякий раз это происходит одинаково: его принимают за мальчишку, который слишком много о себе возомнил, и раз за разом он доказывает своё право указывать и вести за собой. Сперва это смешит, затем — раздражает, а в конце концов превращается в рутину. Иногда он исчезает с улиц и выступает своего рода консультантом — чтобы быстро сменяющие друг друга люди забыли его лицо, и он вернулся снова. Время идёт. Однажды он оглядывается назад и думает: как вышло, что за семьсот лет своей жизни он, вершитель судеб и делатель королей, оказался здесь?

Мир становится всё опасней, вот в чём дело. И не только тонгам нужны крепкие парни, которые не боятся запачкать руки. Когда ты прячешься на дне, ты привыкаешь ловить рыбу и в мутной воде и очень хорошо видишь то, что происходит вокруг.

Сан-Франциско — большой город, и он годами притягивает к себе не только людей. Дусю остаётся здесь на долгие годы. Он — тот, кто затыкает слишком болтливые рты и укорачивает языки. Он — тот, кто даёт первые (и последние) предупреждения. Он — тот, кто закрывает чужие любопытные глаза. Он — тот, кто разгребает чужое дерьмо и не просит за это благодарности. «Наш удел, наше святое право и наш величайший долг — стоять за плечом тех, кто правит, быть над теми, кто не замечает нас и не знает о нас, и держать их жизни в своих руках». Нет ни сонма прежних имён, ни знакомых по прошлой жизни лиц, ни страны, но эти слова остались навеки. И какая разница, к кому относить их — к людям или к себе подобным?

Тогда, в дремотные пятидесятые, он встречает свою жену — одну из многих жён за всю его жизнь, но впервые — американку. Сперва Дусю знает её как колдунью, затем замечает её красоту, а с течением времени смотрит на неё и как на женщину, с которой можно близиться, а не просто смотреть. Он не слишком часто заводил романы с местными женщинами — для чего, если в его распоряжении весь Чайнатаун? Но она дарит ему портрет его погибшего товарища, и Дусю приходит к ней снова и снова — пока однажды не оказывается с ней в церкви, в глубокой задумчивости представляя, как скажет об этом браке своим людям, пока священник бросает в воздух торжественные слова. Дусю знает, что они не будут вместе вечно: они не люди, и им известно, что вечность не в их власти. Но какое-то время она будет с ним — видящая мёртвых с не единожды умиравшим.

Какими бы ни были последствия чужой глупости, есть Тео Вэй: у него талант находить выход из любой ситуации. Или, вернее сказать, у него есть своё видение: ради достижения цели можно пойти на любые жертвы, потому что есть нечто более важное, чем жизни единиц или даже десятков, как когда-то в Нанкине — история оправдывает его поступки, пока он сам не совершает ошибок.

С годами в нём остаётся всё меньше от иммигранта: он — молодой американец, кожей впитавший великое благо и великое зло страны возможностей, он — мальчишка, который легко улыбается и выглядит совершенно безобидным. Все они в этом мире — всего лишь дети, и в том преимущество его, семисотлетнего ребёнка с большим опытом. Помните? «Если увидишь подозрительного человека...» Всех детей учат выискивать подозрительное — но никого не учат, что делать при встрече с такими, как он. Тео Вэй пользуется тем, что даёт ему внешность: он может казаться бестолковым, может казаться несерьезным и беспечным, но он никогда не кажется ни пугающим, ни подозрительным. Великое Древо отправляет ему послание: вот твоя цель, — и он покидает Сан-Франциско и всегда возвращается прежним: улыбающимся, общительным и энергичным, как будто ничего и не было.

Мир меняется стремительно. Не все успевают за ним, но он — мальчишка, тот же мальчишка, который играл с огнём, жаждал денег и крова над головой, жаждал быть любимым если не всеми, то хоть кем-то, и брал в руки оружие, не зная, что придётся умирать. А мальчишки всегда легко подстраиваются. И он, в своих ярких брендовых шмотках, окруживший себя «умными» вещами, мало походит на кого-то, кто не является человеком. Он даже на преступника похож мало.

Великое Древо снова отправляет ему послание: «Найди. Исправь. Или уничтожь», — и он снова покидает Сан-Франциско. Ривер Крик встречает мальчишку в слишком лёгкой для этого сезона одежде, медленно стягивающего с носа тёмные очки и обводящего полным то ли отвращения, то ли ужаса взглядом место, где ему предстоит задержаться. И, как заведено, не принимает всерьёз.

дополнительно [ @chthonicbkeeper | твинки: — ]

¹ Владеет холодным оружием, сносно стреляет из огнестрельного, никогда не был лучшим бойцом в рукопашной — добирает за счёт скорости и силы. Но головы рубит крайне ловко, с одного удара.
² Знает чуть меньше десятка живых языков: севернокитайский, кантонский и шанхайский диалекты китайского, корейский, японский, голландский, персидский, английский и испанский. Так может говорить на маньчжурском и смутно помнит монгольский.
³ В силу постоянного своего общения с людьми прекрасно развил внушение, но предпочитает в первую очередь убеждать или подкупать. Владеет «Зовом», но с развитием технологий почти не пользуется им, также предпочитая простые звонки или сообщения: действуют они не намного хуже и не расходуют силы.
⁴ Талантливый фаерщик, что осталось навыком в общем и целом совершенно невостребованным. Однако всё ещё  может выполнять трюки, плясать со стаффами и веерами и дышать огнём — чем иногда занимается наедине с собой чисто для удовольствия и возвращения воспоминаний о молодости.

— Кусает крайне редко, предпочитая более цивилизованные способы питания: аппараты для гемотрансфузии или хотя бы обычные надрезы. Всегда содержит от пяти до десяти доноров, чтобы не было необходимости прибегать к охоте.
— За годы жизни обратил троих людей.
— Старательно притворяется обычным современным человеком. Бегает по утрам, развлекается правильным питанием и вообще для стороннего наблюдателя выглядит как большой любитель здорового образа жизни, который время от времени срывается, жрёт жареное мясо и сладкое и курит, после чего снова бросает, страдает, кушает правильно, не пьёт и продолжает бегать по утрам.
— Неоднократно вкладывался в разные проекты, но успешным акционером так и не стал.
— Постоянно или жуёт и лопает жвачки (правда для него, не пробовавшего в человеческой жизни ничего подобного, они не мятные, а скорее похожие на лиственную смолу), или грызёт зубочистки. Держит в кармане зажигалку и имеет привычку ей щёлкать, что многих раздражает.